Accueil » Nouvelles » Рецензия Е.Е.Неразик на книгу о исследованиях и исследователях Хорезма

Рецензия Е.Е.Неразик на книгу о исследованиях и исследователях Хорезма

 

Рецензия Е.Е.Неразик на книгу о исследованиях и исследователях Хорезма

 

Последние годы появляется не мало новых книг по археологии Средней Азии. Но времена таковы, что все меньше и меньше эти книги получают оценку коллег, помимо искренних или дежурных поздравлений. Почти в небытие ушли строгие рецензии, которые и есть стражи принципов науки от скатывания в дилетантизм или бездоказательность. Не возникает публичных дискуссий на страницах журналов. И это понятно, наука загнана современной действительностью и исследователи сейчас выживают по-одиночке, как могут. И тем не менее, есть возможность и место для неформального, но сущностного обсуждения в интернете новых научных изданий. Надеемся поднять волну жарких, но конструктивных дискуссий, на пользу науки.

Предлагаем Вашему вниманию рецензию Елены Евдокимовны Неразик на недавно вышедшую книгу

И.А. Аржанцевой “Хорезм. История открытий и исследований. Этнографический альбом”.

сканирование0037

 

Неразик Е.Е. Рецензия на: Аржанцева И.А. Хорезм.
История открытий и исследований. Этнографический альбом.
Ульяновск, 2016. 288 стр. 654 илл.

 

Как явствует из названия, автор посвятил свою книгу работам Хорезмской археолого-этнографической экспедиции РАН (далее в тексте ХАЭЭ), в свое время широко известной в научных кругах, а ныне, пожалуй, изрядно подзабытой. Книга сразу привлекает к себе внимание: большой формат, прекрасная бумага, многочисленные иллюстрации (книга-альбом), в том числе цветные, ранее в других публикациях черно-белые. Разобраться в этом обилии материалов, прежде проанализированных другими исследователями, чрезвычайно трудно, тем более для И.А. Аржанцевой, не бывавшей на «землях древнего орошения» в Каракалпакии, не видевшей рассматривавшиеся в ее книге памятники и, разумеется, не участвовавшей в их раскопках. Особенный интерес данная книга имеет для пишущей эти строки, со студенческих времен выезжавшей в экспедицию, руководимую С.П. Толстовым, на раскопки дворца Топрак-кала, Кой-Крылган-калы, в дальнейшем исследовавшей Беркут-калинский и другие разновременные хорезмские оазисы. Поэтому я надеюсь, что мои замечания, сделанные в результате внимательного прочтения указанной книги, могут оказаться полезными как для автора, так и для широкого читателя.

Предваряя разбор конкретного текста, следует отметить следующее. Прежде всего, остановимся на названии книги: «Хорезм. История открытий и исследований». В томе 2 (пока вышел в свет только т. 1) предусмотрена публикация памятников урочища Джеты-асары, могильников Тагискен и Уйгарак, расположенных вне пределов собственно Хорезма, в присырдарьинских районах, населенных племенами, этнически отличавшимися от хорезмийцев. В томе 1 (часть 2 «Этнографический альбом») речь идет о каракалпакских племенах, обследованных этнографическим отрядом под руководством Т.А. Жданко в 1940-50 гг. Казалось бы, в двух томах будут сконцентрированы материалы, характеризующие население, разное в этническом, культурном и территориальном отношении. Почему же тогда они объединены широковещательным – Хорезм – в названии книги?

Далее, из Предисловия ясно, что основным источником для данной книги служит архив ХАЭЭ. Перечисляются единицы хранения, отражающие его богатое содержание, и делается заключение, что далеко не все эти материалы были опубликованы или же опубликованы в плохом разрешении, а некоторые из рисунков, записей и зарисовок «были обнаружены лишь в ходе недавних работ в архиве».

Публикация архивов сейчас вопрос злободневный, но архивы архивам рознь. Бывают, как известно, архивы крупных ученых с еще не опубликованными рукописями, массой интересных материалов и пр.; ранее закрытые архивы, теперь доступные изучению и т.д. Архив ХАЭЭ к ним не относиться. Он составлен, главным образом, руководителем экспедиции и начальниками отрядов, учениками С.П. Толстова, которые сами использовали свои материалы (дневники, чертежи, фотографии, отчеты, рисунки). Лучшие из них, наиболее отражавшие характер памятника, были опубликованы в их монографиях и статьях. Таким образом, архив этот не является своего рода «непаханным полем», и анализ опубликованных в книге-альбоме иллюстраций показывает, что именно эти иллюстрации и являются основными (и их немало), а многочисленные прочие представляют их варианты, может быть, лишь уточняющие (в отдельных случаях) характеристику памятника либо тех или иных предметов. Их публикация не ведет к каким-либо радикальным изменениям сделанных ранее выводов. Жаль, что все иллюстрации стоят в одном ряду (без номеров рисунков) и читателю, не знакомому с трудами Хорезмской экспедиции, может показаться, что они впервые обнаружены в архиве и публикуются И.А. Аржанцевой.

Вызывает удивление наличие в книге справки «Хроника работ Хорезмской археолого-этнографической экспедиции», охватывающей период с 1937 по 1997 гг. (археологические работы). Справка очень важная, в ней сосредоточены сведения об отрядах, их руководстве, месте работы, ее протяженности, первичных публикациях (но в данной книге они, как правило, не указаны автором). Эта справка подготовлена для книги «Банк данных по работам хорезмской археолого-этнографической экспедиции Института этнологии и антропологии РАН, 1937-1996 гг.», созданной коллективом под руководством Л.М. Левиной и не опубликованной до сих пор по не зависящим от авторов причинам. Так пишет об этом сама И.А. Аржанцева. Тогда зачем публикуется эта справка, тем самым опередив издание «Банка данных…», предоставляя Л.М. Левиной ссылаться на книгу-альбом?

Теперь обратимся к самому тексту книги. В истории исследований экспедиции автор выделяет три хронологических этапа: начальный (1937-1940 гг.), основной (1945-1970 гг.) и завершающий (1970-1990 гг.) В томе 1 рассматривается два первых. В части 1 этого тома большое внимание закономерно уделяется Беркут-калинскому оазису, открытому как и целый ряд других памятников Хорезма, в 1937 г. А.И. Тереножкиным, аспирантом С.П. Толстова, посланным им на разведку на «земли древнего орошения» в Каракалпакию. Тогда же он раскопал донжон небольшого замка №4. В 1938-39 гг. экспедицией под руководством С.П. Толстова раскопан донжон большого замка Тешик-кала и заложен раскоп во «дворе», а также замки №№ 34 и 36, названные И.А. Аржанцевой ключевыми (с. 17). Не ясно, на чем же она основывалась, давая такое определение. Замок №36-двухэтажное здание совершенно особой планировки с пандусом, ведущим на второй этаж, более в оазисе не встречающейся. А если добавить, что к зданию имелась пристройка – «кат» ‑ по гипотезе С.П. Толстова связываемая с захоронением умерших, а рядом находился «замок» № 50 – явный наус, то «замок» №36 вообще мог иметь культовое назначение, никак не являясь «ключевым» памятником. Замок № 34 – двухэтажное здание, нижний этаж которого включал большие помещения, перекрытые коробовыми сводами – уже потому, не может служить ключевым, что полностью неизвестен его верхний этаж, а нижние помещения были заложены кирпичами, и назначение их тоже неясно. Очень скудны в книге сведения о Тешик-кале, важнейшем памятнике из исследованных экспедиций в довоенное время. Совершенно упускается свидетельство коренной перестройки замка, выявленной в ходе дальнейших работ в оазисе и раскопками других замков в широком масштабе. Надо было бы поместить в книге хотя бы план донжона, отличающийся центричностью, когда все помещения группируются вокруг небольшого, перекрытого куполом, часто с колодцем. Такая схема прослеживается в Якке-Парсане, замке № 11, Адамли-кале и др. Автор называет Тешик-калу «классическим памятником среднеазиатской архитектуры данного периода» (с. 28). Что за «среднеазиатская архитектура»? Известно, что архитектура каждой среднеазиатской области в это время имела как общие черты, так и свои особенности, недаром С.Г. Хмельницкий выделил хорезмийские кешки-донжоны в особый тип [Хмельницкий, 2000, с. 67]. К тому же свои особые черты имели жилые дома, замки, общественные здания и пр. [1]

В целом констатируется, что самым важным открытием начального периода истории исследований в Хорезме является Беркут-калинский оазис с «памятниками от античности до средневековья» (с. 22). Эта общая фраза не дает представления об истории оазиса. От древности (античного периода) остались лишь следы распаханных в VII-VIII вв. неукрепленных жилищ, да несколько усадеб в районе в районе Уй-калы, о которых автор, видимо, не знает [см. Неразик, 1966. С 47; с. 75-78; 85]. Крупные древние памятники перекрыты раннесредневековыми слоями (Уй-кала, Большая Кырк-кыз-кала). В средневековье в оазисе ничего не строилось, были лишь пограничные посты, для которых осваивались руины таких крупных замков как №8. Эти посты, входившие в пограничную линию, прикрывали хорезмский оазис со стороны Дженда и Бухары [Толстов, 1948, с. 134-135; Неразик, 1966, 130-133].

Одновременно с работами в Беркут-калинском оазисе проводились маршруты в левобережном Хорезме, в зоне канала Чермен-яб, согласно автору книги «в эллинистическое и кушанское время плотно застроенной замками и крепостями» (с. 35). Интересно, откуда почерпнуты такие сведения? Дело в том, что замки указанного времени в Хорезме не известны, это – порождение эпохи раннего средневековья. Я бы не стала также говорить о «плотной застройке» культурной полосы вдоль Чермен-яба, можно лишь с известной долей уверенности судить об оживленной округе таких, например, городов как Шах-Сенем (Субурна письм. ист.) или Змухшир, занятой поселениями с неукрепленными жилищами. Чермен-яб назван «арыком» ‑ странное название для крупной и протяженной системы больших каналов, в разное время имевших самостоятельные истоки и в кушанский период объединившиеся в эту единую систему. Вообще в своей книге автор очень мало внимания уделяет динамике оросительной сети в древнем Хорезме, имевшей, как известно существенное значение для страны с орошаемым земледелием. Похоже, что она опирается лишь на карту А.И. Тереножкина,  не точную в силу того, что он не располагал тогда такими средствами фиксации, как впоследствии Б.В. Андрианов, детально изучивший ирригационную систему Хорезма в разные исторические периоды и создавший карты этой системы с нанесением населенных пунктов [Андрианов, 1958; он же, 1967].

В итоге в книге-альбоме получилось, что Гульдурсун «занимал центральное положение среди развалин» и находился в Кават-калинском оазисе, тогда как он стоял у истоков ответвления, орошавшего Беркут-калинский оазис. В Кават-калинском оазисе оказывается и Джанбас-кала, расположенная на краю гыра и пользовавшаяся, видимо, разливами вод затухавшей древней Акчадарьинской дельты Амударьи. Якке-Парсан 1 (обычно пишется просто Якке-Парсан) отнесен к Беркут-калинскому оазису, хотя он стоит в зоне другого канала, возглавляя обширный оазис.

В тексте о начальном этапе исследований ХАЭЭ говорится о Джанбас-кале. Как и у С.П. Толстова в «Древнем Хорезме» она рассматривается в качестве небольшого городка разделенного центральной улицей на две половины, каждая из которых занята многокомнатным домом-массивом, возможно, обиталищем фратрии. При этом добавляется, что довоенные исследования ХАЭЭ позволили детально выяснить планировку Джанбас-калы. Детально ее выяснить без больших раскопок (а было вскрыто только два помещения в северо-восточной части городища) невозможно. Говоря о многокомнатных домах-массивах и фратриях, дуальной организации античных хорезмийских поселений С.П. Толстов делал выводы о глубокой традиционности и архаизме общественного уклада «сохранявшегося в Средней Азии вплоть до раннего средневековья» [Толстов, 1948, с. 115][2]. Эти представления С.П. Толстова, сильно архаизировавшего структуру общества древнего Хорезма, подверглись критике в ряде рецензий на «Древний Хорезм», вышедших в 1949 г., например, в рецензиях профессора М.М. Дьяконова [Дьяконов, 1949, 1949а]. В дальнейшем даже небольшие зачистки, раскопки и шурфовки А.Н. Гертмана в 1981 г. показали, что каждая половина Джанбас-калы выглядела просто обычной квартальной застройкой, менявшейся с течением времени, достраивавшейся и перестраивавшейся, причем первоначально Джанбас–кала представляла собой скорее государственную крепость на окраине страны, впоследствии превратившуюся в небольшой городок. Не ясно, на каком основании пишется, что «в одном из двух раскопанных больших зданий» было расчищено помещение, предназначенное для выполнения «особых функций». Речь идет о «доме огня»? Тогда это одно большое здание (откуда взялось два?), к которому от предвратного сооружения подводила центральная улица. В здании вскрыто четыре помещения, в одном находился подиум для возжигания священного огня. Зола из него не могла рассматриваться в качестве строительного материала, как считает автор, а сохранялась внутри помещения, поскольку ее нельзя было выбрасывать, и покрывалась плотным слоем глины.

Пропущен такой важный элемент фортификации как три бойницы в нишах на внутренней стороне крепостной стены: на иллюстрации почему-то показана одна бойница. В таком случае фортификация Джанбас-калы была довольно примитивной как пишет автор. На самом деле три бойницы, направленные в разные стороны, позволяли охватить все предстенное «мертвое пространство» и в известной мере заменить выступавшие за линию стены башни.

На мой взгляд, больше внимания следовало бы уделить крепостям Аяз-кала 1, 2, 3, рассматриваемых в книге «Древний Хорезм» в качестве единого комплекса I-IV вв. н.э. Аяз-кала 1, как принято считать – государственная крепость стратегического назначения для охраны границ государства. Аяз-кала 2, возвышавшаяся на отдельном холме рядом с останцовой вовышенностью – гыром, и Аяз-кала 3 на равнине – жилища-крепости аристократических землевладельческих семейств. Рядом с ними находилось неукрепленное поселение земледельцев – т.н. «западная усадьба» [Толстов, 1948, с. 102-104]. Так писал С.П. Толстов и ему вторит И.А. Аржанцева.  Однако в ходе дальнейших работ этот комплекс распался. Прежде всего, изменилась дата строительства Аяз-калы 1 и Аяз-калы 3 – они отнесены к IV-III вв. до н.э. [Гудкова, Манылов, 1979; Болелов, 1998]. Далее, Аяз-калу 2, как теперь установлено, следует рассматривать как оборонно-хозяйственное сооружение, связанное с большим дворцом у подножия холма, увенчанного Аяз-калой 2 (это бывшая «западная усадьба». См. Неразик, 2013, с. 55-56). Наконец, Аяз-кала 3 являлась дворцово-административным зданием типа такового в Ай-Ханум в Бактрии [см. Неразик, 1976, с. 43, 69-70; Болелов, 1998]. План Аяз-калы 3, приводимый в книге, совершенно невразумительный, неизвестно откуда взятый, хотя имеется очень четкий чертеж в статье С.Б. Болелова, упомянутой выше. Исследовавшие и передатировавшие Аяз-калу 1 сотрудники тогдашнего Каракалпакского филиала АН УзССР (это – 1979 год) сделали в итоге очень важные выводы, связанные с историей Хорезма в IV-II вв. до н.э., которые неплохо было бы привести в данном издании (альбоме-книге).

Центрами повествования об открытиях и исследованиях ХАЭЭ, выделенных в основной период, естественно, являются дворец Топрак-кала и Кой-Крылган-кала. Начнем с дворца. Скажу сразу, что текст и подрисуночные подписи к обильным иллюстрациям (фотографии, чертежи, рисунки) способны поставить в тупик даже знающего специалиста. Так, одна и та же южная башня (следуя описанию С.П. Толстова) названа то крепостью, то донжоном. Под рисунком Н.П. Толстова, изображающим дворец с тремя башнями, подпись: «Общий вид донжона». Сам дворец именуется то «замком правителя», то «Высоким дворцом». В первом случае название, видимо, возникло, когда С.П. Толстов впервые увидел руины, возвышавшиеся над городищем наподобие замков в Беркут-калинском оазисе, где он в то время вел раскопки. В дальнейшем эти определения не употребляются. Название «Высокий дворец» появилось гораздо позже, в книге «Топрак-кала. Дворец» (1984 г.), когда уже были открыты здания Северного комплекса на равнине, в число которых входили дворцовые постройки. Северо-западная и северо-восточная башни упорно называются западной и восточной в то время как была особая западная башня в середине крепостной стены.

Согласно автору «десятки парадных жилых и хозяйственных помещений были раскопаны на центральной площади дворца». Что это за «центральная площадь»? Во дворце такой не было. С.П. Толстов употреблял выражение «центральная площадка», имея в виду поверхность цоколя, на которой возводились стены помещений. Написано, наконец, что все помещения дворца перекрыты «могучими сводами» (с. 60). Это, конечно, не так. Большие залы, занимавшие значительную часть дворца, разумеется, были плоскоперекрытыми с одним или двумя рядами колонн, на которые опиралось перекрытие. В целом не создается впечатления о замысле древних архитекторов, создавших дворец. Это был не просто набор больших культовых залов, парадных помещений, коридоров и небольших двориков – согласно автору книги-альбома. Пишется даже об анфиладе парадных царских залов (с. 83) – совершенно невероятная и не существовавшая черта планировки! План дворца, как хорошо показал Ю.А. Рапопорт, имел «геометрический, идеологический и символический центр» в виде огромного ансамбля парадного зала, портал которого являлся местом пересечения диагоналей квадрата центрального здания дворца. Если выйти за пределы Хорезма, мы найдем подобие такого парадного зала приемов с трехарочным порталом в плане дворца Варахши, но в большем масштабе. Интересно, что рядом с ним с правой стороны находилось квадратное помещение явно культового назначения, близкое по параметрам «залу танцующих масок» Топрак-калы. Значит, существовала в древней Средней Азии такая архитектурная схема, и дворец Топрак-кала не стоял в этом отношении особняком, как думает автор [см. Неразик, 2013, с. 155].

Почему-то, перечисляя залы с росписями и скульптурой, предназначенные для исполнения «разных аспектов царского культа», автор хотя бы кратко не раскрывает эти аспекты. Похоже, что он и сейчас следует концепции С.П. Толстова [1948а, с. 186; 1962, с. 209-210], хотя представляется, что нельзя не сказать о версии Ю.А. Рапопорта. Например, «зал царей» согласно С.П. Толстову – зал обожествленных предков Хорезмшахов, где в их честь возжигался священный огонь на высоком подиуме. По Ю.А. Рапопорту этот зал посвящен зороастрийским божествам, покровителям царской династии, причем каждый день месяца поклонялись определенному божеству. В целом сам дворец – это не жилое сооружение, а, в отличие от концепции С.П. Толстова – культовый, династический центр [1984, с. 287-288]. Версия не бесспорна, с ней можно соглашаться или не соглашаться, но обойти ее молчанием нельзя, тем более, что в данной книге-альбоме предусматривается не только открытия, но и исследования памятников.

Не могу не сделать маленькое замечание, касающееся находок из дворца. Не думаю, что их набор так уж характеризует материальную культуру «жителей Хорезма». Все-таки они сделаны во дворце! И нельзя сказать, что там было найдено «огромное количество керамики» (с. 92). Ее на основных полах было крайне мало; она происходит, главным образом из слоев позднего обживания заброшенных помещений. Нельзя также называть огромные тазы-чаны (мест. тагоры) котлами, разницу между этими двумя формами сосудов трудно не заметить.

Страницы, посвященные дворцу, наполнены рассказами о людях – раскопщиках и их помощниках-рабочих, о распорядке дня, общественно-просветительской деятельности экспедиции, приводятся групповые снимки и т.п. Но и тут не обошлось без ошибок. Рюрик Садоков почему-то назван этнографом, хотя он археолог, занимавшийся духовной культурой (музыкой, музыкальными инструментами); Нила Черняховская превращена в Т. Равдину (правда, с вопросом, но какое упущение! Было бы еще одно знаменитое имя!). Равдиной вообще уделено повышенное внимание, хотя она не была сколько-нибудь знаковой фигурой в экспедиции. На групповых снимках И. Гурвич превращен в В. Пентмана, которого тогда уже в экспедиции не было. Вместо А.Г. Тургенева-Амитирова появился Ю.Г. Амитиров-Тургенев. Мирра Рожанская (Геффен) не Мирра, а Мириам – тоже любимый персонаж автора – школьная подруга Лады Толстовой (потом вместе учились на истфаке МГУ). Ее смешно называть «другом семьи С.П. Толстова и многолетним участником экспедиции». В 1947-1949 гг. она, как и другие студенты-этнографы, какое-то время каждый сезон работала на раскопках дворца Топрак-калы, а затем уезжала в этнографические маршруты под руководством Т.А. Жданко. На Кой-Крылган-кале ее уже не было, а затем через длительный промежуток времени она появлялась несколько сезонов в археологических отрядах, преимущественно в моем. Говоря о том, как создавался костяк экспедиции, указывается, что Ю.А. Рапопорт приехал впервые в 1946 г. вместе с Ю. Кнорозовым; на самом деле – в 1947 г.; Н.Н. Вактурская в 1946-47 гг. была не студенткой, а аспиранткой истфака МГУ, а М.Г. Воробьева, которая тоже зачислена в студентки – в аспирантуре ИИМК’а.

В целом, создать очерк организации труда и быта экспедиции в полной мере мог бы только участник этой экспедиции, в противном случае – как и получилось – не чувствуется тогдашней атмосферы на раскопках, а текст изобилует многочисленными ошибками (и они перечислены не полностью).

В завершении обратимся к Кой-Крылган-кале, наряду с дворцом Топрак-калы по достоинству занимающей значительное место в данном издании. К сожалению, и в этом случае приходится повторить все те же замечания; описание памятника грешит неточностями и тонет в эмоциональных отрывках из художественных произведений авторов, не занимавшихся научным изучением памятника. Они мало что добавляют к исследованию Кой-Крылган-калы. Что мы узнаем о ней из книги-альбома? Это «приземистая круглая башня» с зубцами, завершающими внешние стены; о диаметре центрального здания и всего сооружения с внешним кольцом-обводом, причем центральное здание («приземистая башня») в ряде случаев почему-то называется цитаделью. Никакого представления в целом о планировке нижнего этажа не создается, кроме того, что это «удивительная планировка», а «расположение и устройство внутренних помещений со множеством арочных проемов порождали разные гипотезы» о назначении памятника.

Рисунки И.В. Савицкого, по автору, передают всю «завораживающую красоту этого памятника, похожего на фата-моргану» (с. 143). Красиво? Но сказать так – это ничего не сказать. А следовало бы, хотя в общих чертах, обрисовать планировку центрального здания Кой-Крылган-калы, нижний этаж которого делится на две единообразные половины, занятые сводчатыми помещениями. Из них-то в этот коридор и выходили арочные проемы. Коридор стеной-перемычкой, состыковывавшейся со стенами помещений в единую перегородку, делился на две изолированные части – западную и восточную, каждая из которых сообщалась с ныне не сохранившимся верхним этажом при помощи двух узких лестниц. Возле упоминавшейся стены-перемычки находился колодец, выгороженный низкой стенкой. Эта-то планировка и породила разные версии о назначении памятника, к которым я обращусь ниже. Здесь лишь добавлю, что некоторые авторы видят в основе плана крестообразность, обычно расценивающуюся в качестве солярного символа. Этой точки зрения придерживается и автор книги. И.А. Аржанцева упоминает верхний этаж здания и, в связи с ним, «открытую площадку», но никаких сведений о них нет. В то же время существует версия, что там находились деревянные сооружения, сгоревшие в пожаре, погубившем центральное здание. Зубцы, по описанию автора, увенчивавшие крепостную стену, в натуре не зафиксированы, они «вычислены» и воспроизведены на реконструкции архитектором М.С. Лапировым-Скобло.

После перестройки, вызванной пожаром, и некоторого запустения, здание, согласно книге, использовалось как жилое. Все гораздо сложнее: здание не перестраивалось, лишь на протяжении довольно длительного начального периода его существования в некоторых помещениях менялось внутренняя планировка (помещение II, например). После запустения для обживания приспосабливались заброшенные комнаты с еще сохранившимися сводами.

Удивительно, что о методике раскопок, принятой ХАЭЭ, пишется не применительно к Кой-Крылган-кале, а в рассказе о дворце Топрак-кала; однако, тогда и, тем более, ранее никакой особой методики выработано не было. Указывается далее, что опыта широкомасштабных раскопок многослойного комплекса в среднеазиатской археологии не существовало (с. 71), и что этот памятник (дворец Топрак-кала) был очень сложен для археологического исследования (с. 72). На самом деле дворец – однослойный памятник (правда, был период обитания на завалах в заброшенных комнатах), а сложен был потому, что напичкан обломками глиняной скульптуры и остатками настенной живописи. Поэтому заполнение помещений приходилось тщательно разбирать почти исключительно с помощью ножей, не зря говорилось, что дворец выкопан ножами! Вообще же копали, как везде в Средней Азии, где была сырцовая архитектура, и не было пухлого верхнего слоя – в этом случае применялся т.н. послойно-квадратный метод.

Кой-Крылган-кала – гораздо более сложный в стратиграфическом отношении памятник. Достаточно напомнить, что в напластованиях «нижнего кольца» при общей небольшой высоте остатков стен выявлено три строительных горизонта, относящихся к двум хронологическим периодам. В это время и была выработана определенная методика, при которой слои фиксировались на оставляемой бровке, строго нивелировались уровни, «привязанные» к общему единому реперу или, чаще, конкретному для данного раскопа. Нужно сказать, что высотные отметки определялись и на Топрак-кале. По слоям фиксировалась керамика и прочие находки. Как о важной черте методики говорится о раскопках «большими площадями», причем  это иллюстрируется фотографией, где просто при помощи транспортера отбрасывается отвал («героическая борьба с отвалом» в книге).

Не помню, чтобы (согласно тексту) как-то заранее размечались отдельные участки, которые могли вмещать одно или несколько помещений. Возможно, так делали в самом начале раскопок, когда на поверхности руин дворца еще не были выявлены стены комнат[3]. В 1948 году раскопщику указывали, где копать, и далее он сам определял площадь для расчистки, обычно чуть более размеров одного помещения. Студенты и аспиранты, по автору, вели работы самостоятельно. Упускается очень важный момент: им не сразу поручали вести их самостоятельно. Предварительно один сезон новички работали в раскопе уже опытного раскопщика под его руководством («в рабах» как это называлось в студенческой среде). А до этого новички проходили т.н. «кирпичную академию», обучаясь расчищать кирпичную кладку на неразличимой поверхности бугра.

В завершение остановимся на вопросе о назначении Кой-Крылган-калы. По С.П. Толстову это храм погребального культа, возможно связанного с астральным. Иногда он назван храмом-гробницей (в монографии об этом памятнике). Это мнение приводится и И.А. Аржанцевой. Принято считать, что в основе его плана лежит крестообразная (солярная) схема.

О назначении Кой-Крылган-калы спорят и будут, видимо, спорить в дальнейшем. Так, Б.И. Вайнберг подвергает сомнению версию о центральном здании как гробницы, полагая, что принцип построения окружности этого сооружения и круглого храма Калалы-гыр 2 в левобережном Хорезме и их символика сходны, и оба здания связанны с культом плодородия и возрождения природы [Калалы-гыр 2, 2004, с. 27]. Не вдаваясь в разбор этой гипотезы,  скажу только, что никакого сходства их планировки не усматривается, а доводы в пользу такового представляются мне сомнительными.

Другое мнение о назначении Кой-Крылган-калы высказал С.Г. Хмельницкий, который видит в центральном здании укрепленное жилище или крепость, а планировка нижнего этажа рассматривается как «коридорно-гребенчатая» (термин, принятый в литературе). Такие здания или нижние этажи двухэтажных построек использовались как казематы для воинов или же хранилища [Хмельницкий, 2004][4].

В целом, соглашаясь с тем, что Кой-Крылган-кала не являлась гробницей, а планировка крестообразной, нельзя, на мой взгляд, не видеть в ней храма, что подтверждается большим количеством найденных там предметов, отражающих символику древнехорезмийских верований.

В заключение моего обзора следует сказать несколько слов об «Этнографическом альбоме». Там очень мало и сухо сказано о Т.А. Жданко, руководившей работами Каракалпакского этнографического отряда, прекрасном ученом, воспитавшем научные кадры этнографов для Каракалпакии, на протяжении всех полевых сезонов С.П. Толстова его заместитель по научной части, много сделавшей для ХАЭЭ. Это крайне несправедливо, но, может быть, исправимо в т. 2 данного издания, где предусмотрена т.н. «галерея участников»? Думаю, однако, что такой раздел написать очень трудно, поскольку тут, на мой взгляд, требуется анализ вклада каждого участника в науку, а направления их исследований были разнообразны и глубоко разработаны, охватывая весь спектр знания о древней и средневековой Средней Азии, а не только Хорезма. Хорошо бы еще воздержаться от субъективных пристрастий и избирательности выбора и характеристики участников, а опасаться такой избирательности, к сожалению, дает основание уже том 1.

Суммируя сказанное, отметим следующее. Книга написана скорее пером журналиста, чем ученого. Вполне в этом стиле вкрапление в текст эмоциональных отрывков из научно-популярных, а то и просто художественных произведений, например, поэта и прозаика В.Д. Берестова, археолога по образованию, даже его стихи; фантастического отрывка из книги М. Земской об ее ночном посещении Кой-Крылган-калы, где в окошко комнаты нижнего этажа светила яркая звезда Фомальгаут; воспоминаний И.В. Савицкого, художника, создателя теперь всемирно известного музея искусств в Нукусе; такие эффектные «находки» как биография А.И. Тереножкина, написанная его сыном; отрывка из книги дяди С.П. Толстова, казачьего генерала В.С. Толстова. Отсюда же большое внимание к маршруту 1950 г. по Устюрту – тут и машины, и охота на уток, и соколята, и красивые каменные позднесредневековые надгробья и т.д. и т.п. И, в связи с широким использованием авиации в исследованиях экспедиции – самолеты под таким углом, другим, с летчиками, без них.

Вообще-то неплохо, когда научные исследования написаны увлекательно, это редко когда случается, если бы не вольное обращение с фактами, не большое количество небрежностей и ошибок, и если бы на этом фоне не терялось само описание открытий и исследований экспедиции. Это описание выглядит гораздо скромнее и основано, главным образом, на трудах С.П. Толстова (преимущественно книги «Древний Хорезм» и «По следам древнехорезмийской цивилизации») и выполненных под его руководством. Архив, главный источник сведений автора, мало что дал, как и следовало ожидать. Но почему все застыло на этом времени, как будто не было затем нескольких десятилетий трудов его учеников и других ученых, вновь обращавшихся к рассматриваемым в томе 1 памятникам, уточняя их назначение, датировку, само их описание? Может быть, автор хотела привести в рассматриваемом томе заключения, одновременные каждому из выделенных этапов истории исследования, а о позднейших работах сказать в томе 2? Однако, судя по Предисловию, в томе 2 не предусмотрено возвращение к описанию памятников, которым посвящен т. 1 (кроме разве Беркут-калинского оазиса?). Да и было бы странно разрывать текст о них между двумя томами, тем более что их издание разделено определенным промежутком времени. А если так, то поставленная автором задача – написать историю исследований ХАЭЭ нельзя считать выполненной.

Данная книга относится к научно-популярным изданиям, как она, видимо, и замышлялась (книга-альбом), в лучшем случае научно-популярная, нежели научная, причем с сильно обесцененным научным потенциалом. Читая ее, необходимо сверяться с трудами ХАЭЭ, поскольку в полной мере научным пособием она не является. А жаль – собранные в одном томе иллюстрации и комментарии к ним, выполненные на должном уровне, ранее разбросанные по разным изданиям, могли бы послужить хорошей справкой-напоминанием о трудах ХАЭЭ, опубликованных уже давно. Но, как бы то ни было, название книги должно быть иное, о чем говорилось в начале этого очерка, а именно: «История исследований Хорезмской археолого-этнографической экспедиции РАН»; а на контртитуле – составитель альбомов и автор текста – И.А. Аржанцева.

 

Список использованной литературы

Андрианов, 1958 – Андрианов Б.В. Археолого-топографические исследования древней ирригационной сети канала Чермен-яб // ТХАЭЭ, 1958, т. II.

Андрианов, 1967 – Андрианов Б.В. Ирригационные системы Приаралья. М., 1967

Болелов, 1998 – Болелов С.Б. Аяз-кала 3 – крепость в Правобережном Хорезме // Приаралье в древности и средневековье (К 60-летию Хорезмской археолого-этнографической экспедиции). М., 1998.

Бурханов, 2007 – Бурханов А. Древний и средневековый Лебап в системе евразийских культур и государств. Казань, 2007.

Гудкова, Манылов, 1979 – Гудкова А.В., Манылов Ю.П. Хорезм и его северные соседи в раннеантичное время // Античная культура Средней Азии и Казахстана. ТД ВНС, Ташкент, 1979.

Дьяконов, 1949 – Дьяконов М.М. Толстов С.П. Древний Хорезм. Опыт историко-археологического исследования // Вопросы истории, № 2. М., 1949.

Дьяконов, 1949а – Дьяконов М.М. Толстов С.П. По следам древнехорезмийской цивилизации // СЭ, № 2. М., 1949.

Калалы-гыр 2, 2004 – Калалы-гыр 2. Культовый центр в древнем Хорезме IV-II вв. до н.э. Отв. Ред. Б.И. Вайнберг. М., Восточная литература, 2004.

Неразик, 1966 – Неразик Е.Е. Сельские поселения афригидского Хорезма (По материалам Беркут-калинского оазиса). М., Наука, 1966, 156 с. с илл.

Неразик, 1976 – Неразик Е.Е. Сельское жилище в Хорезме (I-XIV вв.). Из истории жилища и семьи. Археолого-этнографические очерки. // ТХАЭЭ, 1976, т. 9, 256 с илл.

Неразик, 2013 – Неразик Е.Е. Формирование раннесредневекового общества в низовьях Амударьи. М., 2013.

Топрак-кала, 1984 – Топрак-кала. Дворец. // ТХАЭЭ, т. XIV (коллективная монография: Рапопорт Ю.А., Лапиров-Скобло М.С., Трудновская С.А., Лившиц В.А.). М., 1984, 303 с.

Толстов, 1948 – Толстов С.П. Древний Хорезм. Опыт историко-археологического исследования. М., изд. МГУ, 1948, 352 с.

Толстов, 1948а – Толстов С.П. По следам древнехорезмийской цивилизации. М.; Л.: изд. АН СССР, 1948, 328 с.

Толстов, 1962 – Толстов С.П. По древним дельтам Окса и Яксарта. М., 1962, Изд. вост. лит., 324 с.

Хмельницкий, 2000 – Хмельницкий С.Г. Между кушанами и арабами. Берлин, 2000.

Хмельницкий, 2004 – Хмельницкий С.Г. Кой-Крылган-кала: источник сомнений // ИМКУ, вып. 34. Самарканд, 2004.

[1] Автор всюду использует терминологию С.П. Толстова – «античность», «афригидская культура». Теперь она подверглась изменениям: вместо «античной», предлагается термин «древность», вместо « афригидская» – раннесредневековая, учитывая спорность вопроса о существовании самого Африга. Заметим, что в ссылке на с. 26 зря указывается что «эра Африга» датируется VII-VIII вв. и названа по имени «одного из последних домусульманских правителей Хорезма» (ссылка № 2, с. 26). Доказано, однако, что «эры Африга» как таковой не было (Гудкова, Лившиц, 1967), а назвать эру не именем родоначальника династии, а одного из последних правителей, по меньшей мере, странно. Памятники Беркут-калинского оазиса всюду называются замками, хотя сейчас среди них выделены поселения, крепости, замки, усадьбы (см. Неразик. 2013, с. 62-75).

[2] Те же черты наблюдаются, по мнению С.П. Толстова, и в позднеантичном городе (на примере Топрак-калы) с сохранением черт фратрии и домовых общин в домах-массивах города.

[3] В книге публикуется много (по моему – излишне много) страничек из дневников, иллюстрирующих слова автора о большой скрупулезности в раскопках и фиксации последних. Следовало бы, однако, разобраться, почему некоторые дневники имеют двойную нумерацию, например раскоп № 296 (пом. № 14); раскоп № 2295 (пом. № 17); раскоп 239 (пом. № 89). Или: раскоп № 2104; комн. № 2100. Откуда такие большие цифры, если во дврце насчитывалось 150 помещений. Может быть, двойные номера объясняются тем, что по первоначальной разметке раскопы получили свое обозначение, но если каждый из них включал от одного до 2-х и более комнат, то все равно число их не могло достигать двух тысяч. Все это требует объяснения, тем более, что в монографии «Топрак-кала. Дворец» существует план с четко обозначенными номерами помещений.

[4] Небезинтересно с этих позиций открытие южнее Чарджоу (современный вилайет Лебап Туркменистана) небольшого археологического объекта Хазарек (III-IV – VII вв.) круглой формы с центральным коридором и узкими, видимо, сводчатыми помещениями по обе его стороны, близко напоминающего Кой-Крылган-калу. Даже имеется колодец в центральном коридоре. Пока, без должного обследования, Хазарек считается храмом, посвященным небесному божеству [план здания см. Бурханов, 2007, с. 20].

Une réponse à Рецензия Е.Е.Неразик на книгу о исследованиях и исследователях Хорезма

  1. […] […]

Leave a Reply